Международный фестиваль документального кино Artdocfest/Riga расширяет свою деятельность, предлагая новую межфестивальную кинопрограмму «Artdocfest/Riga рекомендует». Открытие программы состоится 4 ноября в 18:00 в кинотеатре Splendid Palace в рамках «Документального понедельника», где будет паказан фильм «Четыре дочери» (Дочери Ольфы). Предлагаем интервью с режиссером картины Каутер Бен Ханьей.
После «Красавицы и собак» и «Человека, который продал свою кожу» вы хотели вернуться к документальному формату, с помощью которого вы сделали себе имя?
— Этот проект начался задолго до этих фильмов, еще в 2016 году, когда я заканчивала работу над «Зайнеб ненавидит снег», документальным фильмом, который занял шесть лет моей жизни и был посвящен жизни подростка. Тогда по радио я услышала историю Ольфы о трагической судьбе ее дочерей. Этот рассказ глубоко задел меня и заинтриговал, ведь это была история матери и ее четырех дочерей-подростков.
Ольфа очаровала меня с самого начала. Я сразу увидела в ней мощный образ для фильма, ведь она воплощала образ матери со всеми её противоречиями, неоднозначностями, скрытыми проблемами. Эта сложная и тяжелая история прочно засела у меня в голове, и у меня появилось желание исследовать её и понять, как только я смогу. Я позвонила журналисту, и он дал мне её номер телефона, чтобы мы могли встретиться. Так всё и началось.
Известна ли история Ольфы в Тунисе?
— На тот момент, когда я с ней связалась, Ольфа уже не раз появлялась на телевидении и радио. Но нужно понимать, что подобные истории тогда были не редкостью. Меня заинтересовала в ней именно женская линия — история матери и её дочерей.
Вы думали, что сделаете из этого художественный фильм?
— Мои планы претерпели множество изменений. Сначала я решила снять её вместе с двумя оставшимися дочерьми, Эйей и Тайссир, чтобы показать отсутствие двух других. Мы начали съёмки в 2016 году, а потом снова в 2017. Но что-то не клеилось. Как передать воспоминания, не приукрашивая их, не сглаживая острые углы, не превращая историю в красивую сказку? Как вернуть то, что ушло, не искажая правды? Самой большой трудностью для меня стало то, как Ольфа вела себя перед камерой. Как только камера включалась, она начинала играть определённую роль. Мне пришлось остановить съёмки, так как я осознала, что могу оказаться в ловушке её игры.
Какую роль она играла и какова была природа этой ловушки?
— Я заметила, что в жизни мы часто ведем себя так, будто поддаемся влиянию клише, которые видим по телевидению или в СМИ. Ольфа не была исключением; она была под сильным влиянием журналистов и играла с поразительным трагическим мастерством роль скорбящей, истеричной матери, охваченной чувством вины. В большинстве репортажей невозможно глубоко исследовать разные стороны личности. Однако Ольфа — настолько яркая, неоднозначная и сложная, что ограничиться одной стороной её характера было бы неправильно. В отличие от журналистики, кино может позволить себе время для изучения сложных внутренних противоречий и эмоций человека. Поэтому я начала смотреть на этот фильм как на терапевтическую лабораторию, где мы можем восстановить её воспоминания.
Именно тогда вы решили пригласить Хенд Сабри, чтобы создать для Ольфы двойника, с которым она встретится лицом к лицу?
— Когда я поняла, что снятые материалы не раскрывают главного, я временно сосредоточилась на работе над «Человеком, который продал свою кожу», оставив историю Ольфы в стороне. Я даже не была уверена, что вернусь к ней. Но поскольку мне нравится доводить начатое до конца, я снова обратилась к её истории. За время перерыва у меня появилась необходимая дистанция, и я смогла взглянуть на неё иначе. Я решила снимать Эйю и Тайссир, с которыми уже познакомилась, но на этот раз подход был другим. Пандемия и карантин только укрепили мое понимание того, что лучший способ вернуть Ольфу к реальности и её воспоминаниям — это документальный фильм о подготовке к фальшивому фильму, который не выйдет в свет. Используя всё, что она мне рассказала, я написала сценарий, где актёры встречаются с настоящими персонажами, чтобы лучше понять их переживания.
Что вы надеялись получить от такого процесса?
— Ольфа должна была встретиться с профессиональными актёрами, чтобы они, а не она, сыграли роли и стали катализаторами для поиска её внутренней правды. Я надеялась, что взаимодействие с актёрами поможет Ольфе и её дочерям глубже взглянуть на своё прошлое. Я пригласила актёров, чтобы они исполнили роли её отсутствующих дочерей и чтобы, задавая вопросы, помогали Ольфе осознать ключевые события её жизни. Меня интересовал не столько пересказ воспоминаний, сколько диалог между Ольфой и её дочерьми, который мог бы привести к их новому осмыслению. В этом процессе моя роль как режиссёра заключалась в том, чтобы направлять их — поддерживать исследование. Хенд Сабри вносила неоценимый вклад, задавая Ольфе вопросы, которые побуждали её переосмысливать прошлое, избегая привычных клише. Если бы Ольфа оставалась наедине со мной, то снова рассказала бы ту же историю, что и всегда.
Хенд Сабри — звезда. Не боялась ли Ольфа, что та перетянет на себя внимание?
— Наоборот, Ольфа увидела в этом шанс, что её историю, наконец, воспримут всерьёз. Она считала, что ей не верят, потому что она не знаменита. Благодаря такой великой актрисе, как Хенд Сабри, Ольфа обрела долгожданное доверие. С её участием люди стали слушать Ольфу с уважением. Осознав это, я почувствовала вдохновение и смелость попробовать многое во время съёмок.
Эта двойственность между Ольфой и Хенд Сабри в конечном итоге почти заставляет нас сомневаться в реальности того, что мы видим. Вы хотели создать это чувство замешательства?
— Вы не первый, кто мне это говорит! Кажется, что мое прошлое создателя псевдодокументалистики преследует меня. Аббас Киаростами однажды сказал, что не так важно, где проходит грань между правдой и ложью, если мы можем достичь более глубокой правды. Именно это и имеет значение. Для меня важнее всего тронуть зрителей, раскрывая перед ними более глубокую реальность.
Действительно, нельзя не вспомнить «Крупный план» Аббаса Киаростами. Вы имели это в виду, когда писали сценарий к фильму?
— Мое отношение к кино во многом сформировалось под влиянием двух фильмов: «Крупного плана» Киаростами и «Ф как фальшивка» Орсона Уэллса. Эти фильмы показали мне, что кино — это простор для экспериментов. Я хотела добавить элемент Брехта, чтобы мы могли не просто разыгрывать сцены, но и размышлять о них. Мне было важно стереть границу между реальностью и игрой, потому что на экране мы всегда играем, особенно перед камерой. С самого начала мне было интересно исследовать эту тонкую связь между художественным и документальным кино. Это — общая нить, которая проходит через все мои работы.
Почему вы решили снимать фильм в одном месте?
— Вселенная этого фильма интроспективна, и поэтому мне не нужно было менять декорации. Я стремилась к визуальной и стилистической согласованности. Мы нашли старый, дешевый отель в Тунисе, который превратили в киностудию. Я была уверена, что зрители смогут установить связь между различными элементами без необходимости воссоздавать все заново. Это напоминало мне декорации, нарисованные мелом в «Догвилле» Ларса фон Триера, фильме, который меня действительно очаровал. Мне нужна была большая сцена, которая позволила бы установить фон, например, для полицейского участка. Поскольку я знала, что будем вместе исследовать интимные и болезненные темы, я не хотела быть связанной традиционными ограничениями классического кино. Я хотела создать более свободное пространство.
Осознавала ли ваша команда, что они станут частью такого интимного и порой болезненного опыта?
— Когда я собрала всех вместе, я предложила им написать коллективную конституцию, чтобы каждый мог выразить, что ему не нравится на съемочной площадке. Каждый должен был чувствовать себя комфортно, чтобы Ольфа и ее дочери могли открыто исследовать свои внутренние миры. Что может быть деликатнее, чем проводить время с этими женщинами, которые раскрывают свои самые проблемные стороны жизни прямо перед нами? Мы собрали в основном женскую команду, чтобы создать идеальные условия. В результате это стало терапевтическим опытом не только для них, но и для всей группы. Все, что происходило во время съемок, вызывало сильные эмоции у каждого из нас. Даже я, несмотря на свою склонность к контролю, была переполнена эмоциями и часто заставляла себя делать паузы, чтобы подумать о размещении камеры. Несмотря на сложную обстановку, мы все чувствовали, что происходит нечто особенное.
Почему вы решили, что на роль нескольких мужчин в этой истории будет играть только один актер?
— Это решение снова связано с «Догвиллем» и моей верой в способность зрителей связывать точки и понимать, что одного актера достаточно для изображения всех мужчин в этой истории. Меня поразило отсутствие мужчин в жизни Ольфы и ее дочерей. Как только в их мир входит мужчина, они его отвергают. У них очень сложные отношения с мужественностью. Ольфа сама по себе воплощает как женственность, так и мужественность; она говорит, что является «более мужской», чем ее муж. Таким образом, поскольку все мужчины были изгнаны из их круга, создается впечатление, что все они — это на самом деле один мужчина. Поэтому я решила, что одного актера будет достаточно, чтобы сыграть всех этих мужчин.
Почему вы решили оставить этот момент в фильме, когда актер (Мажд Мастура) срывается во время съемок и просит вас поговорить с ним за кадром?
— Это было важно для меня, потому что фильм также рассказывает о работе актеров. Я посчитала интересным показать, как актер может быть глубоко затронут жестокостью реальной жизни. Хенд Сабри также говорит об этом в начале фильма, подчеркивая, что актер учится защищать себя, чтобы не быть подавленным своим персонажем. Мажд не знал о том, что мы заранее делали с девушками, особенно с психологами. Он считал, что такие интимные признания не должны происходить перед камерой. Когда вы сталкиваетесь с откровениями о чужой жизни, возникают множество этических вопросов. Он не знал о моем вовлечении и думал, что я не задавала себе эти вопросы. Поэтому он хотел остановить сцену. С моей стороны, мне было важно показать его страдания и сомнения как актера. Кроме того, сцена завершается речью Эйи, которая говорит о своей потребности продолжать съемку. Без ее реакции я бы, возможно, не включила эту сцену в фильм.
Сила их стойкости действительно феноменальна. Когда начинается фильм, удивительно видеть их такими сияющими и улыбающимися, когда мы ожидаем увидеть женщин, которые скорбят.
— Да, именно так. Они такие и в реальной жизни. Несмотря на разговоры об ужасах и трагедиях, они способны смеяться. Я хотела показать контраст между историей, которую мы рассказываем, и тем, как мы ее рассказываем. Этот контраст очень важен, и я думаю, что фильм смог это продемонстрировать. Более того, я считаю, что фильм оказался полезен и для них; он стал терапевтическим опытом. Они много вложили в этот проект и, по их словам, получили много взамен. Когда они посмотрели фильм, их первой реакцией было: «Спасибо, вы дали нам голос». Этот фильм действительно позволил им выразить себя. До этого у них не было возможности быть услышанными.
Вы уже представляли себе окончательный образ, когда писали сценарий для этого фильма?
— Да, я знала, что завершу именно с этим конкретным изображением. Исходя из материалов, которые я сняла в 2016 и 2017 годах, а также на основе множества историй, я написала сценарий без диалогов, который состоял только из ключевых сцен из их жизни, которые, по моему мнению, были значимыми. Хотя сценарий был несколько запутанным и не в хронологическом порядке, я все равно знала, что завершу его этой сценой, потому что, как говорит Ольфа, этот фильм в первую очередь отражает передачу травм от матери к дочерям. Ольфа сама подвергла своих дочерей тем же страданиям, которые пережила в детстве. Передача травм от матери к дочери — это повторяющаяся тема на протяжении всего фильма. Это история проклятия, потому что в свою очередь эта маленькая девочка призовет свою мать к ответу. Поэтому я хотела закончить фильм именно так.
Что именно представляет собой это проклятие, которое передается от матери к дочери?
— Это ретроградная форма патриархата, которую женщины должны усвоить, чтобы выжить. У них нет выбора. Ольфа может не уважать мужчин, но она все равно воплощает одну из форм этого патриархата. Когда вы из скромного окружения, как она, выбор для молодой девушки ограничен: стать проституткой или святошей. Нет места для нюансов. И поскольку они красивы — это их другое проклятие — её дочери выбрали святость и даже вышли за пределы святости, пожелав смерти!
Через четыре портрета этих молодых женщин, которые вы рисуете, это также фильм о юности?
— Я бы сказала, что это в первую очередь фильм о юности, об этой пропасти между детством и взрослой жизнью, где мы внезапно пытаемся понять и даже поэкспериментировать с идеей смерти. Как показывает одна из девушек, она хочет спать в могиле. Но даже когда мы играем со смертью, это период нашей жизни, когда мы ищем идеал жизни, беспокоясь о нашем социальном окружении и судьбе всего человечества. Я думаю, что девочки искали что-то, чего им не хватало. Они хотели бросить вызов авторитету Ольфы, которая всегда воплощала как их отца, так и мать, и которая хотела подавить их сексуальность. Поскольку у них не было инструментов, чтобы сделать это, они стали, как сказала одна из них, «избранными Богом». Это дало им иллюзию трансцендентности, чтобы попытаться навязать свои желания миру. Я думаю, что этот фильм документирует различные отношения к смерти и жизни, которые иногда запутанно проходят сквозь подростков.